Готхольд-эфраим лессинг - натан мудрый. Мудрый лессинг и мудрый натан Тема семьи космоса в натан мудрый лессинга
А я с последним орденским отрядом
Приехал в Палестину. Но какое ж,
Какое отношение имеет
Все это к брату Рэхи?
Ваш отец...
Храмовник
Что? Мой отец? Его вы также знали?
Он был мой друг.
Храмовник
Ваш друг? Натан, возможно ль!..
И звался Вольф фон Фильнек; звался только,
Но сам он не был немцем.
Храмовник
Как? И это
Известно вам?
Женат лишь был на немке
И ездил с нею вместе не надолго
В Германию...
Храмовник
Довольно! Я прошу вас!
А брат-то? Брат ее? Натан! Брат Рэхи?
Да это - вы!
Храмовник
Я - брат ее?
Мой брат?
Он - брат ее!
Сестра его!
Рэха (хочет броситься к нему)
Ах, брат мой!
Храмовник (отступая)
Я - брат ее!
Рэха (останавливается
и обращается к Натану)
О нет! Нет, быть не может!
Уж сердце подсказало бы ему!
А мы теперь - обманщики! О боже!
Саладин (Храмовнику)
Обманщики? Ты думаешь? Ты можешь,
Ты смеешь это думать? Сам обманщик!
Все - краденое, все! И от такой
Сестры ты хочешь отказаться? Прочь!
Храмовник (смиренно подходя
Зачем, султан, простое изумленье
Так дурно объяснять! Заставь Ассада
Переживать, что я переживаю,
Наверно, и его ты не узнал бы!
(Подходит к Натану.)
Вы много у меня, Натан, берете,
Но и даете много! Нет, вы больше
Даете мне, о, бесконечно больше!
(Обнимает Рэху.)
Сестра! Сестра моя родная!
Фон Фильнек!
Храмовник
Бланда? Бланда? А не Рэха?
Не ваша Рэха? Боже! Вы хотите
Отречься от нее? Вернуть хотите
Ей имя христианское!.. И это
Из-за меня! Натан! Натан! За что же
Расплачиваться нужно ей? За что?
За что!.. О дети! Дети вы мои!..
Брат дочери моей, надеюсь, также
Мое дитя? Не согласится разве?
Пока Натан их обнимает, Саладин в тревожном изумлении
подходит к Зитте.
Что, Зитта?
Ах, я тронута...
Почти дрожу при мысли, не пришлось бы
Растрогаться сильней! Насколько можешь,
Будь к этому готова.
Что такое?
Натан! Одну минуту! На два слова!
Натан подходит к нему, а Зитта с выражением участия
к Рэхе и Храмовнику; Натан и Саладин говорят
Послушай-ка! Послушай-ка, Натан!
Сейчас упомянул ты, между прочим...
О том, что вот его отец
Не из Германии, не немец родом.
Так кто ж он был тогда? И где родился?
Скрывал он это даже от меня;
Ни разу не обмолвился ни словом.
Но все-таки не франк? Не европеец?
О, этого и не скрывал он вовсе!
Одно могу сказать тебе, что он
Всем языкам предпочитал персидский.
Персидский, да? Ты говоришь: персидский?
Чего же мне еще! Конечно, он!
Мой брат! Наверно!
Наверно, мой Ассад!
Ты догадался:
Так вот и подтверждение тебе!
(Подает ему служебник.)
Саладин (жадно раскрывая
Его рука! Да, да! Рука Ассада!
Им ничего об этом не известно!
Ты сам реши: должны ль они узнать.
Саладин (перелистывая книгу)
Мне от детей Ассада отказаться?
Племянников моих - моих детей
Мне не признать? Их у тебя оставить?
(Снова громко.)
Они! Они! Ты слышишь, Зитта? Оба
И тот и эта - оба... дети брата!
(Устремляется к ним в объятия.)
Зитта (следуя за ним)
О боже мой! И как могло иначе
Иначе бы случиться!
Саладин (Храмовнику)
Ну, упрямец!
Теперь уж полюбить меня ты должен!
Ну вот, в отцы тебе я набивался
И вправду стал им, хочешь иль не хочешь!
Саладин (снова Храмовнику)
Мой сын! Ассад мой! Сын Ассада!
Храмовник
Так, значит, кровь во мне течет твоя!
Так, значит, сны, которые когда-то
Баюкали меня, - не только сны!
(Бросается к его ногам.)
Саладин (поднимая его)
Каков разбойник, а? Уж кое-что
Про это знал - и чуть было не сделал
Меня своим убийцею! Постой же!
ПРИМЕЧАНИЯ
Драматическая поэма в стихах "Натан Мудрый" была издана в мае 1779 г. В наброске предисловия к ней Лессинг писал: "Я не знаю пока еще такого города в Германии, где эта пьеса уже теперь могла бы быть поставлена на сцене". Лишь после осуществленной Шиллером и Гете постановки "Натана Мудрого" в Веймарской театре 28 ноября 1801 г. трагедия утвердилась в репертуаре немецкого театра. Гете писал в связи с постановкой драмы в Веймаре "Пусть же известный рассказ, счастливо представленный напоминает немецкой публике на вечные времена, что ее призывают в театр не для того только, чтобы смотреть, но также чтобы слушать и воспринимать. Пусть вместе с тем высказанное в ней чувство терпимости и сожаления навсегда останется народам священным и дорогим",
"Натан Мудрый" - первое из произведений классической немецкой драматургии, поставленное в Берлине после победы над фашизмом.
Действие драмы приурочено приблизительно к 1192 г., оно происходит вскоре после неудачи третьего крестового похода, заставившей крестоносцев заключить перемирие с султаном Саладином; по этому перемирию Иерусалим оставался в руках арабов, христианам же было позволено посещать город, не платя дани. Как видно из трагедии, к моменту начала действия срок этого перемирия недавно кончился. Суровую оценку крестовых походов Лессинг дал в статье VII "Гамбургской драматургии": "Ведь эти самые крестовые походы, затеянные интриганской политикой папства, на деле были рядом самых бесчеловечных гонений, в которых когда-либо был повинен религиозный фанатизм".
Король Филипп - Филипп II Август, французский король, участник третьего крестового похода. В 1192 г. он уже вернулся во Францию: Лессинг сознательно допускает здесь анахронизм, соединяя исторические события разных лет.
Марониты - христианская секта.
Глава IV
Лессинг как реформатор в области драматургии и эстетики. – «Минна фон Барнхельм». – «Лаокоон»
По справедливому замечанию биографа Геринга, Лессинг обладал поразительной способностью усваивать лучшее, что находил у других авторов, и воодушевляться всякой новизною. Но если бы кроме этих качеств Лессинг не обладал и настоящей творческой силою, то, конечно, он не имел бы никакого права считаться реформатором, каким он явился на самом деле. Уже было замечено, что у Лессинга нельзя найти ни непосредственности, ни той мощной образности, какую мы видим у Шекспира или Гёте: по таланту он стоял ниже их. Творчество Лессинга проявляется, главным образом, там, где он отрешается от старых, рутинных форм, понятий, предрассудков и, разложив их путем критического анализа, затем уже вновь создает лучшие формы, более совершенные понятия. Он – творец в области идей эстетических и этических.
Объяснить творчество Лессинга, исходя из черт чисто биографических, иногда весьма трудно. Одним из самых цветущих периодов его деятельности является тот, когда в его личной жизни мы видим лишь ряд неудач и разочарований и когда, казалось, он мог не раз пасть духом.
Единственное, что можно вывести из сопоставления биографии Лессинга с его сочинениями, сводится к тому, что наиболее плодотворными для него являлись либо периоды крайнего нервного возбуждения, за которыми следовал бесплодный период апатии или беспорядочной жизни, – либо, наоборот, редкие в его жизни периоды личного счастья и душевного спокойствия.
В эпоху своего третьего приезда в Берлин (май 1758 года) Лессинг, по общему признанию своих биографов, находился в состоянии апатии и переутомления. Нервы его были совершенно расстроены. Его крайне раздражал тогда еще неоконченный процесс с Винклером, он был желчен и зол. Несколько освежающе повлияло на него посещение клуба, где раз в неделю, по пятницам, он, по собственному признанию, мог «досыта поесть, посмеяться и поспорить, особенно о вещах, которых он не понимал». Еще более развлекало его посещение театра, где выступал на сцене, наряду с посредственностями, высокоталантливый актер Экгоф. Лессинг по-прежнему принимал к сердцу успехи и неудачи Фридриха II, но прусский шовинизм все более отталкивал его. Пленившие его сначала патриотические песни Глейма скоро надоели, и он стал уже открыто высказывать, что в поэзии Глейма «патриот чересчур подавляет поэта». Но еще более неприятное впечатление произвели на Лессинга патриотические излияния пастора Ланге, – того самого, который перевел Горация и которому Лессинг посвятил свой критический «Путеводитель». Лессинг положительно негодовал, когда Ланге написал стихотворный пасквиль на принца Карла, хотя и запрещенный цензурою, но вышедший в свет по непосредственному дозволению Фридриха II. По этому поводу Лессинг сказал, что Фридрих как солдат дал разрешение, которого не дал бы при других обстоятельствах как король-философ. Видя междоусобную вражду и напрасное пролитие немецкой крови, Лессинг, по-видимому, разочаровался во всем. К этой эпохе его жизни относится знаменитое изречение, с которым носились его враги, упрекая его в космополитизме. «О любви к отечеству, – сказал Лессинг, – к стыду моему, я должен в этом сознаться, я не имею никакого понятия, и эта любовь кажется мне, в крайнем случае, героической слабостью, без которой я охотно могу обойтись». Враги Лессинга забывают, что настоящим отечеством его могла быть только Германия, в то время существовавшая лишь как отвлеченное понятие.
По обыкновению, Лессинг писал десять вещей сразу. Он сочинял басни, написал трактат о басне, составлял комментарии к песням Глейма, работал над литературными письмами, вместе с Рамлером издал и снабдил предисловием стихотворения Логау. Посреди этой журнальной и черной работы он составлял планы драматических произведений, как вдруг пришло известие о тяжкой ране, полученной его лучшим другом Клейстом под Кунерсдорфом. Глубока была скорбь Лессинга, – и тут пришло новое известие – о смерти его друга. При своем одиночестве Лессинг нуждался в друге, подобном Клейсту. Даже Мендельсон не мог заменить Клейста, который привлекал Лессинга своею необычайною искренностью и прямодушием. Иногда Клейст становился угрюм и мрачен, – но Лессинг знал, что это душевное состояние его друга есть следствие тяжких ударов судьбы; эта меланхолия не была капризом слабохарактерного человека и возбуждала тем большее сочувствие, что такие припадки случались с Клейстом необычайно редко.
Потеря друга и собственные неудачи довели Лессинга до крайне возбужденного состояния, и он лихорадочно взялся за работу, чтобы забыть об окружающем. Он стал изучать Софокла и начал замечательный этюд о его сочинениях, оставшийся неоконченным. После занятия Берлина русско-австрийскими войсками Лессинг оставил этот город и последовал приглашению генерала Тауенцина, который звал его к себе в Бреславль, предлагая ему приличную секретарскую должность. Лессинг поспешно уехал в Бреславль, но все же по дороге заехал во Франкфурт, где посетил могилу своего друга Клейста.
Пребывание у Тауенцина дало, наконец, Лессингу желаемый отдых, и он на деле мог проверить свою любимую латинскую пословицу, гласящую, что «музы требуют досуга и уединения писателя». Действительно, он собрал здесь много материала для своего «Лаокоона». Вскоре, однако, оказалось, что сравнительно несложная секретарская обязанность утомляла его более, чем труднейшие литературные работы.
В Бреславле Лессинг имел полную возможность присмотреться к оборотной стороне подвигов прусского короля Фридриха П. Тауенцин, у которого он был секретарем, должен был в качестве губернатора или коменданта крепости надзирать за чеканкою низкопробной монеты, которую Фридрих заставлял принимать, как полновесную; прусский король, несмотря на свое юдофобство, поручил эту аферу двум берлинским евреям, которые делали самые заманчивые предложения Лессингу и особенно Мендельсону; но оба друга дали понять, как они относятся к подобному предприятию. Многие из знакомых Лессинга удивлялись по этому поводу его «непрактичности», так как он легко мог стать богачом. По обыкновению, Лессинг часто посещал театр, завел кое-какие знакомства и вел довольно беспорядочную жизнь. Он получал хорошее жалованье, но жил более чем скромно и никогда ничего не откладывал. Много тратил он на покупку книг, и библиотека его содержала уже более шести тысяч томов. Чтобы помочь родителям и братьям, он часто занимал деньги и закладывал вещи. Со слугами ему не везло: один из лакеев обокрал его и скрылся, а потом открыл лавку. «Что ж, – сказал Лессинг, – узнав об этом, – он, по крайней мере, хорошо употребил мои деньги». Когда, однако, знакомая дама стала ему советовать «не сорить деньгами», Лессинг ответил: «У меня всегда будут деньги, пока останутся эти три пальца (чтоб держать перо) и вот это», – он указал на свой лоб. Говорят, что Лессинг постоянно держал в карманах червонцы вместе с мелкой монетой и часто по ошибке подавал милостыню червонцами. Если нищий возвращал золотой, Лессинг выражал удивление, что на свете есть столько честных людей, и приказывал нищему взять червонец, «посланный ему самим провидением».
При такой щедрости, не знавшей разумных границ, неудивительно, что Лессинг легко увлекся азартными играми. Сам Лессинг весьма правильно объяснил причину своего увлечения картами: это был род искусственного возбуждения для его совершенно расстроенных нервов. «Я нарочно играю так страстно, – говорил он. – Сильное возбуждение приводит в действие мою остановившуюся машину; оно избавляет меня от физического страдания, которое я часто испытываю». Берлинский друг Лессинга, Мендельсон, узнав о подобном образе жизни своего приятеля, придумал весьма остроумное противоядие. Он прислал Лессингу экземпляр своих философских сочинений с печатным посвящением, в котором между прочим было сказано, что писатель, обожаемый публикой, стал немым божеством. «Он не слышит, не говорит, не чувствует, не видит. Что же он делает? – Он играет».
Лессинг пришел в ужас, получив такой подарок. Мендельсон поспешил успокоить друга, сообщив ему, что посвящение присоединено лишь к нескольким экземплярам, розданным его ближайшим знакомым и приятелям. Нравоучение не помогло. Лессинг продолжал устраивать у себя ночные сборища, пока, наконец, его домовый хозяин, по профессии булочник, не придумал средство более действительное, чем увещания друга: он пустил в обращение пряники с карикатурным портретом и подписью Лессинга, что заставило последнего «очистить» квартиру раньше срока.
Лишь по окончании Семилетней войны Лессинг пришел в себя. Он сопровождал генерала Тауенцина в его деловых поездках и, возвратившись в Бреславль, взялся за литературные письма, снова стал работать над своим «Фаустом» и начал подготовительные работы для «Лаокоона». Весну 1764 года он провел сравнительно спокойно, живя в дачном помещении, где, сидя в беседке, усердно работал над первой немецкой национальной драмой «Минна фон Барнхельм». За эту работу он взялся с необычайной энергией и довел себя до такого переутомления, что заболел. Во время болезни его более всего мучили беседы доктора; главною темою этих бесед был Готтшед, опротивевший Лессингу еще до болезни. Когда болезнь достигла критического периода, Лессинг сказал одному из знакомых: «Хотел бы я знать, что произойдет в моей душе во время умирания». – «Но это невозможно», – сказал приятель… «Ах, вы меня интригуете!» – с досадою воскликнул больной. По выздоровлении он долго страдал обмороками. Лессинг уверял, однако, что болезнь принесла ему пользу. «Я точно вновь родился, – говорил он. – С этих пор началась серьезная эпоха моей жизни. Я вполне становлюсь мужем и надеюсь, что эта горячка выгнала из меня последние остатки моих юношеских глупостей. Счастливая болезнь!» Конечно, это был самообман, и вскоре Лессинг стал, наоборот, жаловаться, что не может работать по-прежнему. Особенно печалило его, что он не мог закончить свое любимое произведение, свою «Минну фон Барнхельм». Лишь вполне поправившись, он опять взялся за работу. «Я не хочу писать эту вещь половиною головы», – говорил он.
Наконец был решен процесс с Винклером, и Лессинг получил 300 талеров, явившихся как раз кстати, тем более, что родители осаждали Лессинга письмами, жалуясь на нужду. Посетив родительский дом, Лессинг возвратился в Берлин. Он сюда приехал уже далеко не безусловным почитателем Фридриха II. Высокомерный тон, господствовавший в Берлине после того, как Петр III заставил Россию помогать Пруссии, пришелся совсем не по душе Лессингу. На первых же порах пребывания в Берлине Лессинга подстерегали домашние неприятности: его новый слуга, присланный сюда привести в порядок книги, выдал себя за брата своего барина, нарядился в его платья и вел себя крайне нахально. Лессинг рассчитал слугу, – но и новый лакей оказался немногим лучше, – разумеется, по вине самого Лессинга, решительно не умевшего проявлять власть над слугами. Неудивительно, что в его комедиях слуги не только фамильярничают с господами, но нередко командуют ими.
Закончив «Минну фон Барнхельм», Лессинг принялся ревностно за своего «Лаокоона».
Комедия «Минна фон Барнхельм» составляет в его творчестве такой же поворотный пункт, как и «Лаокоон». Оба эти произведения, в противоположность прежним работам Лессинга, уже не имеют следа какой бы то ни было подражательности. Вместо того чтобы идти по дороге, проторенной другими писателями, нередко такими, которые стояли ниже самого Лессинга, в этих двух произведениях он сам указывает немецкой литературе новый путь.
В «Минне фон Барнхельм» творчество Лессинга достигает полного развития. Все типы этой драмы созданы им из черт, которые ему приходилось наблюдать в действительности. Работая над своим «Фаустом», Лессинг убедился, что не в этом произведении должен находиться центр тяжести его деятельности. Не в воображении средневекового прошлого, не в воссоздании типа, выработанного народной фантазией, а только в живой современности он мог искать подходящие сюжеты. Для создания «Фауста» Лессингу не хватало богатства красок, которыми располагало воображение Гёте. Семилетняя война, взятая не с ее розовой стороны, невольно привлекала внимание Лессинга. Широкое знакомство с бытом и нравами, жизненный опыт, знакомство с такими людьми, как Клейст, послуживший прототипом майора фон Телльгейма, – все это ставит «Минну фон Барнхельм» бесконечно выше прежних драматических работ Лессинга. Он сам сознавал это, чувствовал значение своего нового произведения и поэтому работал над ним с лихорадочным рвением. Случай, происшедший в одной бреславльской гостинице, где невеста отыскала своего жениха, раненого офицера, был основою фабулы. «Горю нетерпением, – писал Лессинг 20 августа 1764 года, – закончить свою „Минну“. Эта комедия – один из последних моих проектов. Если она не выйдет лучше всех прежних моих пьес, то я твердо решился ничего более не писать для театра».
О громадном впечатлении, произведенном этою пьесою на «избранных», писали многие, и среди них Гёте. Но большинство публики отнеслось к «Минне фон Барнхельм» не лучше, чем к любой посредственной пьесе. В противоположность прежним трем драмам Лессинга, в «Минне фон Барнхелъм», за исключением лиц третьестепенных (графа и фельдъегеря), все остальные действующие лица вполне типичны. Даже слуги обрисованы превосходно и не вылиты по одному образу, как прежние «лизетты», списанные с мольеровских субреток. Главный интерес пьесы, конечно, сосредоточивается на Минне и ее женихе майоре фон Телльгейме. Порывистая, живая, бойкая, несколько ветреная, но горячо любящая Минна – это дитя фантазии Лессинга – сочетает в себе самые симпатичные стороны немецкой женщины, – конечно, не такой, какою мы привыкли ее представлять себе, соединяя с понятием немки либо ангельскую невинность, либо флегму и слащавую сентиментальность. Что тип Минны не есть что-либо исключительное, – в этом убеждают нас хотя бы многие женские фигуры, обрисованные гораздо позднее Шпильгагеном. Действуя более по чувству, чем по рассудку, Минна не может быть названа идеальной героинею. Но зато она гораздо более привлекательна, чем разные не в меру чувствительные, не столько идеальные, сколько идеальничающие создания, с которыми мы так часто встречаемся у второстепенных немецких драматургов и беллетристов.
«Натан Мудрый» (1779), первая немецкая стихотворная драма, написанная пятистопным ямбом, создавалась Лессингом как прямое продолжение его спора с идеологами церкви. В философской драме немецкий просветитель обратился к критике религиозного сознания, его претензий служить единственной основой человеческой морали. В Иерусалиме эпохи крестовых походов он свел вместе представителей трех мировых религий - иудаистской, мусульманской и христианской. Иерусалимский патриарх воплощает в себе все худшие свойства церковников: абсолютный догматизм, безграничную жестокость и ненависть к представителям иной веры. Ему противостоит богатый купец - еврей Натан, который проповедует идею гуманности и всеобщего братства, основанного на любви, терпимости и «добрых делах». Отважный и благородный рыцарь-храмовник Курт оказывается в центре столкновения двух идеологий. Натан одерживает победу в этой опасной борьбе. Терпением и мудростью он преодолевает презрительную враждебность христианского рыцаря и высокомерную недоверчивость мусульманского властителя Саладина.
Философский смысл драмы сконцентрирован в притче о трех кольцах, которую купец рассказывает султану. Лессинг заимствовал эту старинную легенду из «Декамерона» Боккаччо, но ввел в притчу новый мотив, меняющий ее главный смысл. Подлинное кольцо наделено свойством делать владельца любимым другими. Мудрый судья советует братьям доказать силу своего талисмана благородными делами и помыслами, любовью и милосердием к окружающим. Пройдут тысячелетия, и на новой, более высокой ступени развития человечества будет вынесено решение о том, какой из народов-братьев лучше послужил идеалам гуманизма. Нравственное начало Лессинг связывал не с обладанием «истинной» религией, а с естественным стремлением к добродетели, порождаемым эволюцией человеческого разума. Рационалистическая основа представлений Лессинга о становлении и развитии морали нашла отражение и в развитии сюжета драмы, который сам по себе представляет своеобразную притчу. Чудесным образом раскрывается тайна рождения Курта и Рехи, приемной дочери Натана. Герои, не уступающие друг другу в деятельной любви и благородстве, объединяются в сфере чистой человечности. Философская драма Лессинга имела замечательную сценическую судьбу. Воплощенные в «Натане Мудром» свободолюбивые устремления выдающегося немецкого просветителя, его вера в преобразующую силу разума, в грядущее братское единение человечества, способного возвыситься над религиозным фанатизмом, национальной замкнутостью и расовыми предрассудками, не теряли своей остроты на протяжении последующей двухвековой истории Германии.
«Натан Мудрый» представляет собой религиозно-философскую драму, напоминающую по своим идеологическим установкам просветительские трагедии Вольтера. В отличие от других-пьес Лессинга, она написана не прозой, а белыми стихами и названа Лессингом «драматической поэмой», что должно было подчеркнуть ее несценичный характер. Несценичность «Натана Мудрого» заключалась, с точки зрения драматургической теории Лессинга, в том, что в этой пьесе характеры выводятся не из действия, а из речей действующих лиц
Действие «Натана Мудрого» происходит в Иерусалиме, находящемся в руках мусульман. Действующие лица, связанные нитями родства, дружбы и вражды, являются представителями трех основных религий - христианской, иудейской и магометанской. С целью возможно более резкого противопоставления различных религий в их воздействии на человеческую жизнь и нравственность Лессинг изображает брата и сестру, не подозревающих о своем родстве, воспитанных в различных религиях (подобно тому, как это имеет место в «Заире» Вольтера) и, кроме того, связанных родством с представителем третьей религии.
Основной конфликт «Натана Мудрого» определяется столкновением между религией и моралью, особенно острым в господствующей христианской религии. Это столкновение разрешается Лессингом в пользу морали. Именно поведение человека становится критерием приемлемости исповедуемой им религии. В результате наиболее безнравственным, безусловно отрицательным персонажем пьесы оказывается самый крупный и влиятельный из фигурирующих в пьесе христиан - иерусалимский патриарх, тип бездушного ханжи и сухого фанатика, чисто формально относящегося к религии, ее предписаниям и догматам. Полной противоположностью патриарху является еврей Натан, высоконравственный человек, умудренный жизненным опытом, живое воплощение религиозной терпимости, гуманности и великодушия. Прототипом его был друг Лессинга, берлинский просветитель Моисей Мендельсон, тогда как в образе патриарха Лессинг изобразил своего врага, реакционного клерикала Гёце.
Причина такой расстановки акцентов в драме Лессинга заключается в том, что, ставя себе задачу борьбы с нетерпимостью, фанатизмом и религиозной догматикой, Лессинг должен был прежде всего ударить по господствующей, наиболее распространенной в Европе религии, представители которой считают себя носителями божественного «откровения» и абсолютной религиозной истины. Но Лессинг идет в своей драме гораздо дальше расплывчатой пропаганды веротерпимости. Ее герой Натан изображен им, в сущности, мудрым пантеистом и гуманистом, лишенным религиозного чувства. В пантеизме Лессинга скрыта атеистическая тенденция, искание не бога, а нравственного, доброго человека, свободного от религиозных, расовых и национальных предрассудков. Однако Лессинг не решился в «Натане Мудром» ясно сформулировать эту мысль из опасения церковной цензуры. Пьеса отражает некоторый спад революционных настроений Лессинга в последние годы его жизни, его переход к признанию мирной эволюции человечества нравственного усовершенствования личности, его субъективное примирение с существующим.
Несмотря на то, что «Натан Мудрый» безусловно имеет прогрессивное идейное значение, форма этой драмы явилась агом назад от завоеванных Лессингом до нее реалистических позиций. Лессинг возвращается в ней вспять, к просветительскому классицизму, с традициями которого он вел борьбу в период написания «Гамбургской драматургии». Но, являясь рецидивом классицизма, «Натан Мудрый» одновременно является предвестием исторических драм Гёте и Шиллера.
Время событий относится к двенадцатому веку. 12 век это период крестовых походов на юг Европы и Азии. В одном из крупнейших сражений крестоносцы терпят полное поражение. Множество из рыцаре попадают в плен к арабскому султану Саладину. Большинство рыцарей казнены, но один из них оставлен в живых. Он носит на себе белый плащ и свободно перемещается по всему городу. В один из ночей в доме еврея Натана случается сильнейший пожар. Молодой храмовник-рыцарь решает в последний момент вбежать внутрь дома и спасает дочь Натана, молодую девушку по имени Рэху. Она прекрасна всем своим видом и манерами, которые привиты к ней с детства. После этого, проходит время и Натан отправляется в путешествие в Вавилон, чтобы продать товары и купить другие. Когда он возвращается обратно, то привозит с собой на верблюдах очень много вещей, в том числе единичного и дорогого экземпляра. Среди населения и единоверцев Натана прозвали мудрецом. А когда еврей приглашает храмовника к себе в дом, дабы воочию увидеть спасителя своей дочери, то он отказывает приезжать. Как передала Дайя, подруга дочери того еврея, храмовник усмехается над его мыслями и ни за что не поедет к нему в гости.
Рэха же считает, что бог сделал для нее большое чудо, послав ей в помощь этого молодого храмовника, который в последний момент вытащил ее из горящего дома. А Натан, слыша ее разговоры со своей подругой, делает ей замечания. Он указывает на то, что не нужно мечтать, надо делать добрые дела и в таком случае, бог никогда не оставит такого человека. Как и Рэха, Натан всей своей душой хочет найти того храмовника и хоть как-то отблагодарить его за спасение дочери. Он знает, что храмовник живет в этом городе без своих друзей, запираясь на долгие дни в своем доме. Раньше султан Саландин никогда не проявлял склонности к тому, чтобы оставлять кого-то из пленных в живых. Но с храмовником все получилось совершенно по-другому. Видимо, как думает Натан, султан видит в лице этого молодого человека своего брата, когда-то трагически умершего. У Натана есть друг, по имени Аль-Гафри, с которым они нередко играли вместе в шахматы. Теперь Аль-гафри стал не просто служивым человеком, но казначеем султана. В свою очередь, Натан сильно удивляется этому назначению. Ведь он уверен, что Аль-гафри человек «дервиша своим сердцем». Аль-гафри приходит в дом к Натану, чтобы обсудить важное дело. Казна султана уже подходит к концу. Но у его есть шанс спасти положение, хоть как-то оттянуть новую войну с крестоносцами. Если Натан даст деньги султану, то положение государства существенно улучшится. Натан прекрасно понимает к чему клонит его давний друг. Натан готов дать деньги в займы Аль-гафри, но как казначею султана,а как своему личному хорошему другу.А Аль-гафри в таком случае должен уступить место казначея Натану. В это время во дворе дворца вольно прохаживает храмовник. Неожиданно, к нему подходит один из служителей церкви и говорит, что у храмовника есть шанс поквитаться с Саладином. Он может выступить в роли лазутчика. Но храмовник отказывается от этого, говоря, что он рыцарь, его долг сражаться, но не убивать никого со спины. Послушник несколько огорчился такими словами храмовника. Он истинно надеялся на то, что храмовник выступит в роли лазутчика и у него получится выведать некоторые секреты султана и даже, по возможности, незаметно для остальных убить его. Но храмовник отказался и теперь ему предстоит искать нового человека. Послушник затаил свою злобу на храмовника.
Во время этого разговора, сам Саладин сидит в своем дворце вместе со своей сестрой Зитой. Разложив на столе доску, они играют в шахматы и обсуждают нынешнее политическое положение дел в государстве и перспективы войны с крестоносцами. Зитта говорит Саладину, что вера христиан не верна. Эта вера нужна лишь для того, чтобы истреблять подобных себе людей. А крестаносцы несут с собой только смерть и разрушения. Саладин же, придерживается другого мнения. Он уверен, что христиане со своей верой тут не причем. Главная проблема это крестоносцы. Которые представляют собой орден людей, забывших, что есть на самом деле вера и добродетель. И все Христиане тут не причем. Через некоторое время к султану приходит Аль-Гафри. Между ними возникает разговор о деньгах. Султан напоминает Аль-Гафри, что у него есть некий богатый друг Натан, который может выделить деньги для султана и всего государства. Но Аль-Гафри отвечает, что Натан раздает деньги только бедным людям. А давать их султану он не захочет. И ведет он себя, как все евреи. У Натана случается разговор с Дайей. Она говорит ему обратиться к храмовнику первым. Потом что рыцарь никогда не пойдет на разговор с евреем. Натан придерживается мнения Дайи и сам идет к храмовнику. Тот, увидев на своем пороге еврея, сначала не хочет заводить с ним никакого разговора. Но видя настойчивость Натана, и то, что он сам к нему пришел, дабы поговорить, действуют на храмовника и он начинает разговорс Натаном. Натан узнает у храмовника его имя и происхождение. Храмовник немец и у него необычное немецкое имя. Он просит Натана познакомить его с его дочерью Рэхой. Натан соглашается. Где-то в своих мыслях, он находит сходство храмовника со своим давним, уже умершим к этому времени, другом. У Натана возникают некоторые подозрения в отношения этого человека.
Через несколько дней Саладин вызвал Натана к себе во дворец, дабы обсудить с ним какие-то вопросы. Изначально, Натан думал, что султан будет говорить о деньгах, которые у него есть. Но придя к султану, тот начала разговор совсем на иную тему. Султан решает какая вера лучше. Он мусульманин, храмовник христианин, а еврей иудей. Не может быть, говорит султан, чтобы все три веры и были истинны. На что Натан рассказывает султану одну притчу. Притча называется сказ о трех золотых кольцах. Жил на свете старый отец и у него было кольцо, которое досталось ему по наследству. То кольцо обладало необычайной силой. Оно могло творить такие чудеса, которые никто никогда не смог бы сделать. Так вот, у того отца было три родным ему сына. Нельзя сказать, чтобы он выделял кого-то одного. Всех своих сыновей они любил одинаково. Но вот, отец почувствовал, что скоро умрет. И чтобы не обидеть кого-то из своих сыновей, он покупает еще два почти таких же кольца. Внешне они между собой похожи, но у двух других нет такой магической силы, как у первого кольца. Пришел час умирать, и отец подарил каждому из сыновей по кольцу. То кольцо, которое имело магическую силу, делало из своего обладателя главу всего рода. Но никто из сыновей, так и не смог доказать, какое из трех колец обладает этой заветной силой. Так и тут, закончил Натан, существуют три религии, но никто не может в точности сказать, какая из них по-настоящему верна. Можно лишь догадываться и предполагать. Саладин удивился мудрости Натана и согласился с ним, но султант не произносит ни слова о том, что ему и государству нужны деньги. Натан решает начать этот разговор сам, и предлагает султану большую сумму денег. Когда Натан выходит из дворца султана, он встречает перед собой храмовника. Тот просит у него руку и сердце его дочери Рэхи. Но Натан не хочет отдавать ее замуж за того человека, родословную которого он так и не знает. Поэтому он ничего не отвечает храмовнику. Храмовник идет к Дайе и спрашивает у нее, правда ли Рэха еврейка? На что Дайя отвечает, что это не так. На самом деле, Рэха христианка. Когда ей было совсем мало лет, Натан удочерил ее и взял жить с собой в свой дом. Храмовник, узнав эту весть, идет в патриарху христианской церкви и спрашивает у него, может ли еврей воспитывать христианку, а потом не выдавать ее замуж за христианина? Патриарх ответил, что еврей так делать не может, и спросил у храмовника, где живет такой еврей? Но Храмовник ничего не ответил патриарху и ушел от него. Патриарх поручил выяснить этот вопрос своему помощнику.
Через некоторое время храмовник приходит во дворец к султану. Он боится за жизнь Натана, после того разговора с патриархом. Султан принимается его успокаивать и говорит, что ничего страшно не случиться. Султан предлагает храмовнику жить у него во дворец. Ему все равно христианин он или мусульманин. Храмовник не смеет отказаться от такого предложения султана. Послушник патриарха приходит к Натану и говорит ему, что он передал ему когда-то девочку младенца. У нее был другой отец и он был самым преданным другом Натана. Вместе с ним они сражались в нескольких кровавых битвах, но везде друг спасал Натана от верной гибели. Но в тех краях не любили евреев, поэтому у Натана убили и его жену и всех сыновей. Вместе с этими словами, послушник передает к руки Натана молитвенник, в котором написана вся родословная девочки. Теперь Натану все понятно. Он приходит к султану во дворец и там застает храмовника. Тот снова просит у него руку и сердце его дочери Рэхи. Но Натан вместо этого рассказывает родословную девочки. Оказывается, храмовник является также сыном друга Натана, который уже давно умер. То есть Рэха и храмовник родные брат и сестра. А Саладин и друг Натана между собой родные братья. Это означает, что Реха и храмовник являются племянниками султана. Все это подтверждается теми записями, который были обнаружены в молитвеннике, который принес Натану тот самый послушник. Султан и Зитта принимают Рэху и храмовника в свою семью.
Краткое содержание романа «Натан Мудрый»пересказала ОсиповаА. С.
Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Натан Мудрый». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.
Лессинг Готхольд-Эфраим
Натан мудрый
Готхольд-Эфраим Лессинг
Натан мудрый
Драма в пяти действиях
Introite, nam et heic Dii sunt!
Входите, ибо и здесь боги!
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Султан Саладин.
3итта, его сестра.
Натан, богатый еврей в Иерусалиме.
Рэха, его приемная дочь.
Дайя, христианка, живущая в доме Натана как подруга Рэхи,
Молодой рыцарь-храмовник.
Патриарх Иерусалимский.
Послушник.
Эмир и несколько мамелюков Саладина.
Действие происходит в Иерусалиме.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Явление первое
Сцена представляет переднюю в доме Натана.
Натан возвращается из путешествия, Дайя встречает его.
Он, это он! Натан! Ну, слава богу,
Что наконец-то возвратились вы!
Да, слава богу, Дайя; но к чему
Тут слово "наконец"? Вернуться раньше
Хотел я? Или мог? До Вавилона
Все двести миль клади, когда с дороги
Приходится, как мне пришлось теперь,
Сворачивать направо и налево;
Да и долги собрать повсюду - тоже
Не легкое то дело и не так
Дается сразу в руки, как хотелось.
А горе-то какое, о Натан,
Какое здесь вам угрожало горе!
Ваш дом...
Горел. Я слышал. И дай бог,
Чтоб больше ничего не предстояло
Услышать мне.
Ну что ж! Тогда бы, Дайя,
Построили себе мы новый дом,
И более удобный.
Что же? Верно!
Но вместе с ним чуть Рэха не сгорела.
Сгорела? Кто? Сгорела Рэха? Рэха?
Я этого не слышал. Ну, тогда...
Тогда бы я и в доме не нуждался.
Чуть не сгорела! А! Сгорела, значит!
Сгорела в самом деле? Говори!
Что ж ты молчишь?..
Бей насмерть, не терзай!
Сгорела, да?
Случись бы так, неужто
Об этом от меня бы вы узнали?
Зачем же ты меня пугаешь?.. Рэха!
Моя ты Рэха!
Ваша? Ваша Рэха?
Мне отвыкать ли - милое дитя
Своею называть!
С таким же правом
Вы называете своим
И все, что есть у вас?
Не с большим. Все,
Чем я владею, счастьем мне дано
Или природой. Только это благо
Дала мне добродетель.
Как дорого платиться я должна
За вашу доброту! И доброта ли
Когда она с намереньем таким?
Намереньем таким? Каким же это?
Натан, мне с совестью моею...
Послушай раньше, что я расскажу.
Мне с совестью моею, говорю...
Какую ткань чудесную на платье
Купил тебе я в Вавилоне - роскошь!
И красота и роскошь! Вряд ли даже
Уступит той, что я привез для Рэхи.
К чему все это? С совестью своею,
Я вам должна, должна сказать, Натан,
Бороться мне уж больше не под силу.
А как тебе понравятся еще
Кольцо, запястье, серьги и цепочка,
Что для тебя я разыскал в Дамаске,
Вот любопытно мне.
Какой вы, право!
Одно бы вам - дарить, дарить бы только!
А ты бери с таким открытым сердцем,
С каким тебе дарю я, - и молчи!
Молчи! Натан, кто б усомниться мог,
Что честность вы сама и благородство?
И все ж не более, как жид?
Не это ли сказать ты хочешь, Дайя?
Не вам бы уж, Натан, осведомляться,
Что я хочу сказать.
Ну, и молчи!
Молчу. Но знайте: если грех случится,
Такой случится грех, что мне никак
Беды уж не поправить, - вы в ответе!
В ответе я!.. Но где ж она? Где Рэха?
А ты меня не обманула, Дайя?
Иль неизвестно ей, что я вернулся?
А вот вы объясните! До сих пор
Все существо ее полно испуга.
Ей до сих пор мерещится огонь
Во всем, что б ни мерещилось. Душою
Спит наяву и бодрствует во сне:
Порою даже менее, чем зверь,
Порой - подобно ангелу.
Бедняжка.
Вот немощность людская!
Нынче утром,
Смотрю, лежит с закрытыми глазами,
Как мертвая. И вдруг привстала: "Слышишь!
Вот, вот идут отцовские верблюды!
Потом глаза попрежнему закрылись,
Рука устала голову держать,
И голова склонилась на подушку.
Я в дверь - и вот вы в самом деле здесь.
Вы на пороге дома! Что ж дивиться:
Ее душа была все время с вами
И с ним? А это кто же?
Кто спас ее из пламени.
Кто он и где? Кто Рэху спас мою?
Храмовник молодой: на днях как пленник
Доставлен он сюда, и Саладин
Помиловал его.
Что? Как? Храмовник
Помилован султаном Саладином?
Так для спасенья Рэхи нужно было
Неслыханному чуду совершиться?
О боже, боже!
Если бы свою
Нежданную находку - жизнь - он снова
Опасности подвергнуть не решился,
Вам Рэху не видать бы.
Где ж он, Дайя,
Где этот благородный человек?
Веди меня к его ногам. Конечно,
На первый раз вы отдали ему
Все ценное, что вам я здесь оставил?
Все отдали? И обещали дать
Гораздо больше?
Как могли мы!
Он к нам пришел неведомо откуда,
Ушел от нас неведомо куда,
Не зная дома, лишь по крику Рэхи
О помощи он ринулся бесстрашно
В огонь и дым, плащом слегка прикрывшись.
Мы думали уже, что он погиб;
Как вдруг опять он из огня и дыма
Является и сильною рукой
Над головой высоко держит Рэху.
Мы кинулись его благодарить;
Но, холоден и нем, свою добычу
Пред нами положил он - и в толпе
Но не навеки, я надеюсь.
Немного дней спустя мы увидали:
Гуляет он под пальмами, что гроб
Господень осеняют. Я в восторге
Скорей к нему: благодарю сначала,
Потом прошу, молю прийти хоть раз
Порадовать невинное созданье,
Которое не обретет покоя,
Пока всей благодарности в слезах
У ног его не выльет.
Напрасно!
Ко всем моленьям нашим был он глух,
Лишь горькими насмешками осыпал
Особенно меня...
И отпугнул?
Ну нет, совсем напротив! С той поры
К нему я подходила каждый день,
И каждый день он надо мной глумился.
Чего-чего не натерпелась я!
Чего бы не стерпела я охотно
И долее! Но уж давно не видно
Его под пальмами, что осеняют
Гроб нашего спасителя: куда
Девался он опять - никто не знает...
В недоуменье вы?
Я размышляю,
Как должен этот случай повлиять
На душу Рэхи. Выносить презренье,
